Два образа смерти

...Отоспаться после тяжелой ночи перелета не удалось из-за утренних хлопот. Нужно было успеть на завтрак, урегулировать кое-какие вопросы об оплате номера с отелем. Свежесваренный ливанский кофе с его крепким вкусом перебил сон. Да и к чему было спать, когда за окном так задорно светило солнце и зачинался очередной день с его беготней и оживленным ритмом, присущим столице.

Так я вышла в радостное бейрутское утро. Яркое солнце и сентябрьская погода сильно грели душу, особенно на контрасте с уже обрыдшей московской слякотью, туманом, серостью и гололедицей. А когда, повернув за угол, я увидела восхитительную синь моря, восторгу не было предела. О, Аллах, море! Средиземное море! Пусть и холодное, пусть и совершенно не пригодное для купания, но один вид его стал причиной внутреннего ликования. Северные люди, мы теряем голову от любви к морю, немало удивляя южан, привыкших к нему как к рутинному фону жизни, наподобие иван-чая у дороги в наших краях.

В первый раз я посетила этот город в 2010-м году, и сработал мною замеченный эффект третьего раза: все вокруг стало до боли узнаваемым. Прежде закон «третьего раза» был мною выведен на примере Казани: там тоже эффект дежавю проявился во время третьего визита.

И тогда, душным летом 2010-го, я прогуливалась по этой набережной, над которой в прогретом воздухе сгущался соленый запах моря. А еще я тогда наворачивала круги на женском мусульманском пляже Costa Brava, укрытом от мужских глаз даже со стороны моря. Вода была парная и обволакивающая, и такая соленая, что можно было зависать в ней на глубине, выписывая фигуры руками и ногами, и одновременно любуясь на возвышающиеся вдали горы.

Тогда же по рекомендации сотрудников отеля я впервые посетила это место — Голубиные скалы. Оно расположено в христианской части города, в самом центре. Две скалы возвышаются над радужной морской лазурью, а волны бьются об отвесные скалы. На набережной столпотворение, там прогуливаются туристы, отдыхающие сидят на камнях, любуясь морем, по набережной ходят туда-сюда парочки, а внизу виднеются лодки, на которых можно покататься вдоль скал.

Ярко-синее море, голубое небо, гуляющие люди, самолетики, заходящие на посадку над рябой водной гладью — казалось бы, радостная картинка.

Но какое-то неумолимое щемяще-недоброе чувство словно поднимается изнутри. В некоторых местах можно пробраться за ограду и спуститься вниз, к лодочкам. У отвеса скал не поставлено никаких ограждений. Если соблюдать осторожность и не подходить к краю, легко можно избежать опасности. Но было бы дурное желание — и ничто не мешает броситься в бездну. А там волны жестко ударяются о скалы, острые камни виднеются из-под изумрудной воды — гарантированная гибель.

Есть такие места — от них смертью веет. Энергетика у них нехорошая. Такие аномальные места и в Москве есть, и в любом другом городе, они подобны провалам — душу наполняет беспокойство и какой-то животный страх смерти, именно в ее физическом, материальном, неприглядном аспекте — с сырой землей, разложением и истлевшими костями.

С Голубиными скалами примерно та же история. И всему есть свое объяснение: с этой достопримечательностью связана одна легенда, будто страдающие от безнадежной любви люди избирали скалы для того, чтобы свести счеты с жизнью. Своеобразный шахадат куфра...

Любовь — это, безусловно, ярчайшее чувство, знамение, посылаемое нам Аллахом. Когда смотришь на окно любимого человека, дыхание замирает, все внутри переворачивается; соприкасаясь с ним телами, остро чувствуешь особую сладость жизнь и благодарность Всевышнему, идя по улице и думая о нем, замечаешь, как деревья словно становятся зеленее, трамваи дребезжат звонче, а бездомные кошки у подъезда словно тебе только улыбаются. Это вовсе не шайтанское наваждение, и если любовь облечена в несложные халяльные рамки, она может стать украшением жизни верующего человека.

Но при всем при этом му’мин никогда не покончит с собой даже ради такой любви. Ибо любовь к Всевышнему — намного сильнее и ярче; только Он — смысл и цель его жизни — Единственный, Который не умирает, Который не бросит, Которого нельзя потерять и с Которым невозможно расстаться, разве только по собственной инициативе и глупости. Любая земная любовь, любовь к человеку, какой бы прекрасной и возвышенной она ни была, какую бы бурю эмоций она не вызывала, в конечном итоге, служит лишь отражением любви к Аллаху, тем отблеском, который эта любовь оставляет в здешнем мире.

Поэтому мусульманин с Иманом никогда не сведет счеты с жизнью из-за неудавшейся любви, расставания с возлюбленным, разрушенного брака. Иман в этом случае выступает как анестетик. Да, конечно, утрата любимого — это травма, подобная ампутации части тела. И, естественно, фантомные боли все равно не дают покоя, периодически накатывая волнами и словно обжигая, но Иман, намаз, пост — все это смягчает боль и дает надежду. В конечном итоге, человек как теряет, так и вновь находит, и через несколько лет все может повернуться вспять, стоит Всевышнему этого пожелать. А если анестезия не ощущается, значит, Иман слаб или отсутствует...

У влюбленных в Аллаха в Бейруте есть свое место, свой макам.

В одном из исламских кварталов города есть небольшое крытое кладбище, где похоронены бойцы, павшие в сражениях против сионистских оккупантов.

Там часто звучит чтение сур и аятов, лежащие на земле белые мраморные могильные плиты покрыты черными завитками вязи, на них лежат раскрытые Кораны, тревожно-бордовые цветы и зажженные свечи, и рядом с каждой могилой красуется фотография погребенного в ней мученика. Наверное, здесь лежат самые красивые люди, у каждого — светлое лицо, правильные черты лица, осмысленный взгляд. Вглядываясь в эти лица, и в памяти явственно всплывает аят Корана:

«Не называйте покойниками тех, кто погиб во имя Аллаха. Напротив, живые они, но вы не ведаете этого» (К, 2:154).

Свечи горят, отбрасывая свою тень на стены, звуки Корана льются плавно. Кто-то читает дуа, кто-то молча всматривается в лики павших. И удивительное спокойствие и легкость разлиты во всем пространстве. Поразительно, учитывая, что фактически это — кладбище. Но нет ни намека на тление, на ужас, на страх. Грань между смертью и жизнью стирается, становится зыбкой, словно покоящиеся здесь вовсе и не умерли — а они и в самом деле, по кораническому аяту, живы.

Мой спутник отметил, что среди павших — множество его одноклассников, студентов. Они ушли в иные, вечные пространства совсем недавно, и в то же время словно продолжают присутствовать среди нас, фактически погашая в нас, живых, ужас перед смертью. Ведь, и в самом деле, «всякая душа вкусит смерть», а такая смерть, безусловно, является самой достойной и лучшей, она — словно ворота в иной, сияющий мир, который гораздо больше, объемнее и ярче нашего. И в душе поселяется такое умиротворение, что не хочется покидать это чистое помещение, в котором царствует торжественная, светлая грусть...

Таков статус мучеников в Исламе. Увы, сегодня этот статус пытаются очернить выходками безумствующих озверевших фанатиков, которые, опьяненные кровью, от имени Ислама убивают невинных людей, которых Шариат запрещает предавать смерти даже в условиях войны.

Но глубокое уважение к героям войны, к мученикам сопротивления угнетению и оккупации является частью фитры (естественной природы) любого мыслящего человека с живой совестью. Это то, что осознает и чувствует любой человек со стержнем, со здоровым, не пораженным перверсиями нутром. Это не способно ни испугать, ни оттолкнуть — напротив, христианский по происхождению, но не противоречащий Исламу оборот «смертью смерть поправ» в данном случае как нельзя уместен...

Анастасия (Фатима) Ежова
Musulmanka.ru